kommari

kpss_ru

 Чернявский Г.И. Лев Троцкий. М.: Молодая гвардия, 2010.
Биография Льва Троцкого - в серии «Жизнь замечательных людей». Историческая справедливость восстановлена, казалось бы. Под номером 1261 вышло жизнеописание выдающейся личности. Наконец-то! Читатель уже получил своих «замечательных людей» вроде Сталина и Мао Цзэдуна и теперь готов к Троцкому - смертельному врагу сталинизма. Но, открыв рецензируемую книгу, читатель увидит смертельного врага... человека, «обычного человека», каким его представляет Георгий Чернявский. Ведь согласно идеологии автора, Троцкий нарушал святая святых - «общечеловеческую мораль»!
Как бы то ни было, отметим объективные достоинства книги. Перед нами попытка в известнейшей «научно-популярной» серии дать научную биографию Троцкого. Как сообщил в личной беседе Чернявский, его аутентичный текст подвергся «обработке» и сокращению редактором. Что стало при этом с научностью, мы судить не можем. Но ее внешние атрибуты сохранены. Немаловажно, что в обоснование практически каждого важного утверждения Чернявский ссылается на источники, среди которых много архивов. Особенный интерес представляют главы о периоде жизни Троцкого в изгнании (1929-1940 гг.), подкрепленные многочисленными документами Троцкого, хранящимися в Хогтонской библиотеке Гарвардского университета. Немногие из «троцковедов» (из «троцкоедов» - подавно!) работали в Гарварде. Чернявский же совместно с Юрием Фельштинским провел археографическую подготовку издания девятитомника документов Троцкого (опубликован до сих пор лишь в интернете), и вообще имеет солидные профессорские трудовые мозоли. Неразумно требовать от биографа быть специалистом во всех вопросах исследуемого вопроса, но, памятуя, что перед нами - научпоп, обозначим важнейшие ошибки книги [1].
Символично, что автор предисловия книги - Рой Медведев, получивший недавно литературную премию ФСБ, похвалил автора за «максимально объективное на сегодняшний день жизнеописание Льва Троцкого» (Напоминаю: ближайший коллега Чернявского по «троцковедению» - все тот же Фельтштинский, автор «ФСБ взрывает Россию»!) В свою очередь, сам Чернявский упрекнул троцкистского историка Пьера Бруэ, автора «наиболее серьезной книги о Троцком», в том, что тот «не смог в полной мере освободиться от социалистических пристрастий...» Здесь начинаются проблемы. Ведь о своих пристрастиях Чернявский умалчивает, несмотря на их кричащую очевидность. Автор не просто рассказывает о Троцком, он дает портрет исторической эпохи через призму своего мировоззрения, по всем пунктам выдавая свой консерватизм и стойкую антипатию не только к большевикам, но и социалистическому движению, как в этом недавно отличился более известный «троцкоед» Роберт Сервис. Чего стоит такая «объективность»?
Становая идеологема, навязчивая идея, фетиш и просто любимое слово Чернявского - «мораль». Именно с высот оледенелых метафизических идей позволяет себе Чернявский укоризненно качать головой по поводу «океанов крови невинных людей»! Он с легкостью может бросить фразу, что Ленин видел в Троцком «личного врага» (с. 133), а потом возмущаться «большевистской моральной относительностью», позволявшей двум врагам становиться друзьями - вместо «вызова на дуэль», как «в доброе старое время» (с. 140). Дабы разделаться с Троцким, рыцарь морали берет в союзники фантазию и, приняв давно разоблаченные серьезными историками (и никого не интересующие в современной германской исторической науке) домыслы о «немецком золоте» большевиков, рвется в бой: «Отказ от понимания морали как незыблемой категории... не мог не привести его к пониманию, что обвинения Временного правительства, видимо, соответствуют действительности... в иных, более благоприятных обстоятельствах и он не отказался бы от немецких или каких-либо других денег, чтобы использовать их для реализации своих политических амбиций» (с. 186). Раскрывая другой аспект аморализма, Чернявский берет в заложники своего воображения семью Троцкого: «Верность революционным идеалам оборачивалась душевной слепотой и почти полным безразличием к судьбе детей, хотя на первый взгляд казалось, что и Лев, и тем более Александра относились к дочерям с нежностью. Нравственная относительность проявилась отчетливо. Главным был абстрактный революционный долг, который приводил к душевному равнодушию в элементарных человеческих проявлениях» (с. 48). При этом достаточно лишь выйти из-под гипноза метафизики, чтобы даже на основании приведенных автором фактов увидеть неадекватность его обобщений. Исходя из своих «незыблемых категорий», Чернявский полностью деконтекстуализирует и фальсифицирует семейные отношения революционеров.
Пребывая в рамках своей идеологической матрицы, Чернявский отказывает своему антигерою в человеколюбии. Известно, что Троцкий, узнав о «кровавом воскресенье», потерял сознание. Чернявский, испещривший страницы книги «вглядыванием в души» людей, сурово заключает: «Сам приступ был вызван, безусловно, не скорбью о жертвах и сочувствием их близким, а пониманием произошедшего как начала революции» (с. 71). В другом месте автор поучает, что «Троцкий не понимал, не способен был провести различие между фиктивной коммунистической моралью и общественной нравственностью...» (с. 274), при этом лишая слова самого обвиняемого. Философские (точнее: социологические, политические, исторические) работы марксиста Троцкого по этическим вопросам - вне дискурса. Так проще. Конечно, Троцкий, без конца натыкавшийся на воинствующих моралистов, страстно полемизировал с ними. В «Истории русской революции» он воскликнул: «Нет ничего более жалкого, как морализирование по поводу великих социальных катастроф!»
Увлекшись чернением революционеров, Чернявский повторил отнюдь не неизбежные ошибки. Так Моисей Урицкий оказался «инициатором кровавого террора» в Петрограде, хотя на самом деле, будучи председателем ЧК, сдерживал его начало до тех пор, пока не погиб от рук эсера. В этой связи необходимо отметить, что замечательный бестселлер Алекса Рабиновича «Большевики у власти» (2007) остался вне поля зрения автора. Чернявский совершенно бездоказательно повторил версию о любовном эпизоде Троцкого и Ларисы Рейснер. «Его утверждение... не подтверждается ни единым документов и остается на совести Эткинда» - как хорошо сказал Чернявский о спекуляциях автора «Эроса невозможного» (с. 488)! Поистине неизвестные мотивы заставили его заявить, что Троцкий «нарушил фактическую точность», сказав: «Ленин также писал в своем завещании, что если расхождение взглядов внутри партии совпадет с классовыми различиями, ничего не спасет нас от раскола» (с. 432). Ведь Ленин писал: «Наша партия опирается на два класса и поэтому возможна ее неустойчивость и неизбежно ее падение, если бы между этими двумя классами не могло состояться соглашения». Чернявский, разумеется, до пошлой лжи не опускался, но и всей правды предпочел не говорить. Нисколько не экономя на проповедях, автор предпочитал упоминать максимально больше источников, порочащих Троцкого. Например, процитировать воспоминания Горького о Ленине в издании не 1924 года, а 1930-го, в которых Ленин якобы после похвалы Троцкому добавил: «И все же он - не один из нас».
Чернявский вступил в тесный круг диспутантов по вопросу о теории перманентной революции с утверждением, что она, вопреки устоявшейся историографической традиции, вовсе не теория, а «концепция», ведь «сумма его (Троцкого) взглядов преследовала чисто прикладные цели», «это не была научная теория» (с. 88). Без такой словесной эквилибристики автору было бы сложно принизить Троцкого, концепция которого «не являлась серьезным научным открытием или вкладом в марксистскую теорию» (с. 102). Но тщетно, ведь Чернявский сам демонстрирует незнание предмета, утверждая, что «классический марксизм» предполагал проведение «общедемократического», «буржуазного» этапа не пролетариатом, а буржуазией (с. 92). Видимо, труды Маркса на тему перманентной революции «классическими» не являются.
Автор поплыл «против течения» и в другом вопросе. Большинство историков признают, что деятельность Левой («троцкистской») оппозиции в РКП(б) началась в конце 1923 года. Чернявский, уделив этому важнейшему этапу в истории компартии несколько страниц, заявляет, что «на самом деле пока речь шла о критических выступлениях (Троцкого) на узких анклавах высшей элиты, о критике "недостатков", но не противопоставлении официальному курсу принципиальной иной линии» (с. 339). Однако довольно будет сказать лишь то, что почти все принципиальные антибюрократические тезисы Троцкого были доступны в «Правде» в декабре 1923 года! Сказать, что «дискуссия 1923 года завершилась вничью» - значит попросту признаться в полном непонимании ситуации на тот момент, когда уже в январе 1924 года защита оппозиционных взглядов была запрещена конференцией РКП(б).

Говоря о периоде гражданской войны, автор вводит важную абстракцию, без которой в его концепции ничего бы не склеилось: «Жестокость наркома могла бы считаться оправданной, если бы речь шла об обороне страны, ее выживании в условиях агрессии», но война была гражданской, и в этих условиях жестокость «никак не может быть оправдана жизненными потребностями нации» (с. 239). Книга переполнена подобными размышлениями. Чернявский в полной мере повторил ошибку, которую он отметил, не без справедливости, у Исаака Дойчера, который «часто подменял собственно биографию публицистическими соображениями общего плана» (с. 14-15). Но Дойчер, автор классического бестселлера о жизни Троцкого, не скрывал своей ангажированности. В противовес ему Чернявский, писавший, между прочим, статью в защиту Буша-младшего(!), боится признаться в своем идейном консерватизме.
В заключение отметим символичный ляпсус: вместо фотографии секретаря Троцкого опубликована фотография Вадима Роговина - самого известного российского историка троцкизма и троцкиста одновременно. Светлой памяти этого первопроходца, заметим, что некоторые книги переживают своих авторов, а некоторые устаревают даже до публикации, настолько отжившими они предстают в свете критикуемых ими великих исторических движений, партий и деятелей.

Примечания:

[1] Фактологические, в основном, недостатки книги отмечены в рецензии для «Неприкосновенного запаса» (№6, 2010)

Александр Резник