Оригинал взят у
eu_shestakov в
Вспомним их поименно
Глава 1
Оглушительно насвистывая, богатенький Буратино шел по истоптанной лисьими и кошачьими следами дороге. Денег в карманах деревянного было ровно столько, сколько лежало еще пять минут назад в карманах пьяного Карло. Буратино шел, не думая о том, где он взял эти деньги, о том, что он с ними будет делать, и вообще не думая. У поворота, из-за сваленного старого дерева, его окликнули.
— Эй, дятел! — лиса Алиса говорила хриплым голосом, поскольку неразведенный спирт — крепкий напиток, а три кружки — хорошая доза даже для крупной натуральной лисы. Кот Базилио, оставивший весь свой невеликий разум в придорожном трактире, говорить не мог, но делал приглашающие жесты клюкой.
— Эй, дятел! — с трудом повторила Алиса, стараясь в одну фразу вложить приветствие, желание познакомиться и возникающие одновременно претензии. Скрипнув шеей, Буратино обернулся, тормознул и оглядел двух бродяг на славу отлакированными глазами.
— Чего вам, дяденька и тетенька? Я — Буратино, деревянный человечек без единого гвоздя и без мамы. В науках не мастак, люблю театр, кушаю лук, дважды два — четыре, слоны не летают — это все, что я знаю.
— Силен!.. — прохрипела Алиса, разводя руками и наступая своей нетрезвой ногой на один из немногочисленных предметов кошачьей гордости. Кот выронил клюку и дико заорал. Алиса икнула и с удивлением на него уставилась.
— Силен... — пробормотала Алиса.
— Да ты ж, дура, что же ты деешь?!! Сойди!! Я ж теперь... Ой, матушки!! Гадина рыжая, сойди, сойди!!!
Лисица покачнулась, но устояла. Испитое лицо ее выразило сожаление.
— Упрекаешь, старый черт? Цветом моим природным брезгуешь? А на чьи деньги ты так орешь? Кто тебя, хохоту мышиную, напитками поил? Кто тебя, мерина лапландского, в люди вывел? Кто тебя...
Захлебнувшись негодованием, она упала ничком и умолкла. Постепенно заткнулся и кот. Несгибаемый Буратино сделал два несгибаемых шага и помог старой женщине подняться.
— В первый раз тебя вижу, сволочь, — поведала та, опираясь одной рукой на низкорослого кота, а другой ощупывая карманы у Буратино. Достав пять сольдо, она удивленно щелкнула языком. — Богатенький! Из купцов будешь?
— Можешь не отвечать! Нам начхать! — хрюкнул пришедший в себя кот и сорвал с деревянного путешественника его колпачок. Он напялил трофей на уши, снял черные от грязи очки, вытащил маленькое зеркало и в него вперился.
— Вы, дяденька и тетенька, деньги-то мне отдайте, и колпачок, я дальше пойду, — Буратино был прост, как ситцевая занавеска, и в глазах его не было ничего, кроме лака. Не слушая, Алиса пересчитала монетки, засунула их себе в какую-то прореху и хлопнула кота по плечу.
— Гуляем, сволочь! Пошли, а то закроют, — она подала упавшему коту руку, и парочка заковыляла к харчевне. Рядом с которой стоял трактир, рядом с которым был питейный дом, возле которого строилась рюмочная.
— А как же мои денежки? — тихо спросил свою судьбу Буратино.
— Плакали твои денежки, лысый... — так же тихо ответила ему судьба. — Иди, лысый, топиться.
...Через полчаса, когда неутомимый Буратино в тридцать восьмой раз карабкался на мост, чтобы опять броситься с него в зеленую пучину, со дна озера поднялся огромный пузырь, из которого глядели немигающие старушечьи глаза. Тортилла подгребла к мосту, и едкий старушечий голос прорезал воздух:
— Ты — дерево! Тебе не дано! Это я могу себе позволить, а ты — нет! А я — сколько хошь! Сколько живу, столько и позволяю. И в шторм могу, и с грузом, и без него. На водоросли я плевала! Не было случая, чтоб запуталась. Они говорят: вода жесткая! А я тут живу, и плевала я на эту воду, что она жесткая! Я — Тортилла, меня тут все знают, — черепаха сделала скромное лицо и прикрыла глаза. Подождав немного и не услышав возгласов восхищения, она снова глянула на Буратино. Тот стоял на мосту с отведенными назад руками и ждал, когда черепаха отплывет с того места, куда он собирался прыгнуть.
— Может быть, конечно, кое-кого это и не впечатляет... Кто-то, конечно, может похвастать и большим, — черепаха поджала губы и потрогала висящий на шее здоровенный золотой ключ. — Я и сама два раза в нужнике тонула. И в спирту меня неделю продержали. И в супе побывала. Конечно, если кто-то повидал больше, то чего уж...
Терпеливый в своей целеустремленности, деревянный человечек по-прежнему стоял готовым к прыжку. Слова черепахи его явно не трогали. Оскорбленная, та развернулась и поплыла к берегу. Буратино немедленно прыгнул. Лягушки на листиках издевательски засмеялись.
— Спортсмен! — сказала одна из них, пьяненькая, с закутанным до самых глаз головастиком в руках. — Разрядник! Чего у него там на спине написано? "Буревестник"?
— "Буратино", — прочитала дальнозоркая черепаха и поперхнулась. — Вот так номер! Ему же надо отдать ключ! Это ж та самая Карлова кукла!
Она подгребла к Буратино, который по-идиотски, боком, плыл к берегу.
— Послушай, трефовый! Отдай-ка якорек. Дело есть.
— Я вас внимательно слушаю, — леденящим душу голосом отозвался Буратино. Подплыв к нему, черепаха с удивлением обнаружила, что деревянная кукла обозлена до крайности.
— Это не выход, трефовый, — сказала мудрая старуха. — Вот, возьми лучше ключ, отыщи Карабаса Барабаса, попытайся выведать у него тайну, и он тебя разнесет в щепки. А если не разнесет — станешь богатеньким и знаменитеньким, и убиваться тебе будет незачем.
С этими словами черепаха сняла с себя ключ и надела его на шею Буратино, который сразу же пошел ко дну.
— Можно, впрочем, и так... — задумчиво сказала Тортилла. — В легенде такая возможность оговаривалась. Ну да ладно...
Она по-хозяйски окунулась в пучину, вытащила куклу за ноги и отбуксировала к берегу.
— Прощай! Желаю успеха. И запомни — я тебе этого ключа не давала. А если разбогатеешь — присылай сватов. Я подумаю.
Шутка была удачной. Лягушки засмеялись так, что выронили лорнеты. Пьяненькая, хохоча, откинула тряпичное забрало своему детищу, и детище тоже захихикало. Тортилла жеманно раскланивалась на плаву. Стоял чудесный летний денек.
Буратино подождал, пока из суставов выльется вода, щелкнул для проверки челюстями и пошел прочь по вытоптанной лисьими и кошачьими следами дороге.
Глава 2
В заполненной винными и невинными испарениями харчевне было душно и полутемно. Карабас Барабас, откинувшись на стуле, тыкал пальцем в лежащий на полу футляр, из которого торчала голубенькая прядка.
— Последняя моя любовь, на хер! Ой — баба! Ай — баба! Хер где еще вторую такую!..
Приглашенные на свадьбу гости почтительно кивали. Дуремар, правая рука виновника торжества, кивал так, что побывал лицом уже в трех закусках. Карабас привстал, держась за край стола, и произнес речь.
— Любовь, на хер, — это, на хер... Это не хер там какой! Ну... Я ее, куколку мою, вот этими вот руками... То бишь, всем сердцем! Ну. Это... Убью паскуду! Ежели она у меня что... Кр-р-расавица моя! Голубка! Доченька! Тьфу!.. Женушка моя!
Карабас вытер бородой обильно проступившие на лице слезы и подал знак. Дуремар подскочил к футляру и откинул крышку. Гости ахнули. Невеста была удивительно хороша. Треснутое в двух местах фарфоровое личико было таким нежным и юным, сложенные на груди ручки были так малы и пухлы — Карабас засопел от умиления, и от умиления же засопели и гости. Мальвина шевельнулась и открыла свои прекрасные глаза. Один, впрочем, не открылся.
— Вот, на хер! — гордо сказал Карабас. Он понимал толк в бабах. И, решившись жениться, долго и тщательно выбирал из того, что висело у него в кладовках или работало на сцене. — Зверь-баба! Розовый куст, а не баба! Мальвина, на хер, Барабас!
В голове куклы что-то ответно клацнуло, она живо выскочила из футляра, приподняла юбки и деловито заплясала, выкаблучивая перед столом довольно правильную восьмерку. Все зааплодировали. Дуремар выдвинул поперек лавку, и кукла, не прерывая танца, ловко заскакала через нее туда и обратно.
— Учись, жаба! — пихнул Базилио свою подругу. Та не отреагировала, с пьяным интересом разглядывая Буратино, проползавшего под столом к большущему пустому кувшину. На шее у Буратино болтался золотой ключ, который можно было пропивать целую неделю, и то, если заказывать самые дорогие напитки.
— Ак-к-кредитив! — выговорила лисица первое, что ей пришло в этой связи в голову.
— Где?! — сшибая кружки, повернулся к ней кот.
— Что? — удивленно спросила Алиса, у которой склероз обострялся по пьянке до немыслимых степеней.
Буратино подтянулся на руках и со стуком упал в кувшин.
— Кто там? — спросил, поворачивая свою бородатую башню, Карабас.
— Откро-о-ой тайну-у-у! — опережая события, загудел сучковатым голосом Буратино.
— Яку таку тайну? — не понял Карабас. Уточнения не последовало. Буратино молча возился в кувшине, пытаясь поставить на место отскочившую челюсть. Карабас пожал плечами и повернулся к осоловевшему Дуремару.
— Почудилось, на хер... Хер его знает, то ли почудилось, то ли хер...
— Премного благодарен, вашсясь! — вскричал Дуремар. Он ел и пил только на халяву, поэтому голодал, а здесь оторвался так, что на глазах заплывал жиром. Карабас отечески похлопал его по плечу, кряхтя, нагнулся и снова завел ключиком Мальвину. Та заплясала.
— Отдыхайте, гости дорогие! — широко махнул рукой Карабас. На пол полетели бутылки и вазы. — Пляши, курва! Любимица моя! Каждому, дура, спляши! Ненаглядная ты моя!
— ...Золотого ключика-а-а-а!!! — нечеловечески взревел в кувшине Буратино. Хайло у деревянного было еще то.
— А пошел-ка ты, брат-кувшин... НА ХЕР!!! — рявкнул Карабас и засмеялся. Он и вообще был простой парень, а тут выпил водки, и еще выпил, и еще выпил, и еще пил, и теперь был просто добрым бородатым бревном. Смеялся он громко, Чиполлино в углу подбросило, но луковица лежала в забытьи еще с мальчишника и не проснулась.
Немного погодя Буратино высунул нос из кувшина и осмотрелся. Все спали. Кто где, вповалку, кроме Алисы, которая раскрыла пасть для финального тоста и заснула стоя, с выброшенной вверх рюмкой в руке и сияющими из пасти фиксами. Буратино выпрыгнул из кувшина, подошел к лисе и, не испытывая никаких чувств, обыскал ее. Украденные в третий раз деньги он положил к себе в рот. Затем сел и стал думать. Процесс этот был неспешен. Для вычисления трижды три ему обычно требовалось сорок минут при хорошей погоде и отсутствии отвлекающих вопросов. Буратино глядел на похрюкивающих во сне гостей, на валяющуюся под лавкой куклу с розовыми у корней волосами и думал, думал, думал.
"Хорошо ли я вложил деньги?" — думал Буратино.
Глава 3
А в это время старый-престарый Карло, очнувшись в ногах еще более старого Джузеппе, поднялся, проковылял в угол каморки и с огромным трудом помочился в дыру. Шушера не успела отодвинуться, но оскорбление снесла молча. Шарманщик гулял уже вторую неделю и пропил в доме все, кроме древней облезлой крысы и пяти последних сольдо, которые уволок его лакированный сын. А так как два старикашки, оклемавшись и задавшись целью, умудрились бы пропить и крысу, то последняя тихо сидела в своей норе, не отвечала на провокации и мечтала о лучших временах, каковые ассоциировались у нее с долгожданной смертью обоих пугал.
— Джузеппе, друг мой! — томно обратился Карло к Джузеппе, другу своему, который по виду, запаху и положению в пространстве напоминал падаль. — Как я рад еще одному утру с тобой! Как прекрасен будет день, проведенный с другом! Хочешь, я подарю тебе сына? Куда, кстати, подевалась эта чертова кукла?
Повозившись на подстилке, Джузеппе выступил с ответной речью. Она состояла из серии пуков, хрюканья, стука головой об пол и заканчивалась немым вопросом.
— О, милый Джузеппе! Как я рад, что могу ответить тебе утвердительно! Сколь сладостно осознание мною того, что кроме чудесного друга Господь послал мне также пять звонких сольдо! Вставай, дружище, и мы пропьем их во славу Божию! — Карло ударил себя пятерней по карману и прислушался. Звона не было. Джузеппе раскорячкой, держась за стену, начал вздыматься над поверхностью. Карло ударил по карману другой рукой и прислушался другим ухом. Джузеппе, балансируя головой, выпрямился и, помогая лицу руками, сформировал улыбку. Карло засунул лапу в карман и окоченел. Денег в кармане не было ни копья...
— Па-а-абереги-ись!! — вдруг заорал быстро уставший от вертикальности Джузеппе и с грохотом обрушился на пол. Он был сильно побитый жизнью человек и не мог стоять долго...
Глава 4
"Хорошо ли я вложил деньги?" — в сто девятый раз подумал Буратино и приготовился к сто десятому. На большее кукла не была способна. Она умела прыгать, харкать, сносно материться, воровать ненужные вещи, но мыслить в силу деревянных причин не могла. А уж о том, как извлечь из спящего Карабаса истину, затруднился бы подумать и мудрец.
И тогда истина открылась сама. Карабас всхрапнул и повернулся набок. На оголившемся брюхе его синели большие печатные буквы и пучеглазая черепаха, пронзенная стрелой. Буратино ударил себя по голове, напрягся выше всяких возможностей и прочитал: "Тайна золотово ключика. Ф каморки у старово Карлы за нарисованым ачигомъ. Павирнуть два раза. Слава труду!"
Буратино захлопнул рот, поднялся и пошел к выходу. У порога под ноги ему кинулось маленькое растрепанное существо.
— Век воли не видать, милый, любезный, деревце мое красное, дубак мореный, возьми с собой! Стирать буду, гладить буду, плясать буду, петь! Ай, возьми, не прогадаешь! Ай, верна буду, любить буду! Почет, уважение! Стирать, гладить...
Поколебавшись, Буратино взял притихшую Мальвину за руку. Скрипнула дверь, и обе куклы растворились в темноте...
Первой вышла из анабиоза лиса. Она тихонько опустила стакан на стол, растолкала кота и пошла обирать спящих, складывая часы и деньги в распахнутое декольте. На удивление бодрый Базилио суетился вокруг стола и сливал остатки в пузатую бутыль. После каждой слитой рюмки он потирал руки. Кот был потомственным алкоголиком и очень этим гордился. Потомственным алкоголиком была также лиса. Однако она больше гордилась своим маркитантским прошлым.
— Жалко мужика, — посетовала Алиса, снимая с Карабаса часы. — Бросила его эта ведьма. Как пить дать с деревянным убежала.
— Сам виноват! Нашел с кем судьбу делить! — отозвался кот. — От нее Пьеро еле живой ушел, а уж на что крепкий парень был! Хохотать мог трое суток подряд, а теперь со связанными рукавами лежит, и через полчаса колют его.
— О! — обомлела лисица. Читала она быстро, по диагонали.
— Чего? вскинулся кот.
— Ничего. В ухе стрельнуло, — Алиса бережно прикрыла брюхо Карабаса шинелью и глянула на подельника. — Надо бы догнать деревянного. У него штаны новые байковые, а у меня племяш без штанов порхает. Подарочек ему будет.
— А у дуры фарфоровой парик знатный! За такой парик и самой дуры не жалко! А я животное немолодое, красоту теряю. Мне бы тот паричок сгодился. Пошли!
Кот и лиса тихо удалились, оставив за собой очередное преступление и грязные в любую погоду следы. Светало...
Глава 5
...Рассвело. Буратино с Мальвиной подошли к самой развилке и тупо уставились на указатели. "В дамки" — было написано на одном. "К черту на рога" — было написано на другом. Буратино трижды прочитал вслух и задумался. "Не проглотить ли деньги?" — напряженно думал Буратино.
— И он еще думает! — взвизгнула вдруг Мальвина. — Он еще выбирает, столб телеграфный! Я тебе покажу в дамки! Я тебе покажу по бабам! При живой-то жене!..
Она схватила деревянненького за неошкуренную руку и потащила направо, по усеянной белыми костями заросшей дороге. "К черту на рога. 300 метров"- было написано на следующем встретившемся им знаке.
...А в это время Карло, держа за локоть Джузеппе, которого слегка парализовало на солнце, шел по компасу на восток.
— И ведь хотел еще девчонку выстругать! А сначала хотел себе бабу выстругать, да бревна по вкусу не нашел. Козел востроносый! — ругался шарманщик. Силы его с каждым шагом таяли, а злости прибавлялось. Он уже пару раз собирался треснуть сомнамбулически передвигающегося Джузеппе по чайнику, но оба раза его останавливало неиссякаемое чувство дружбы. Он брел, стараясь наступать на муравьев, и из последних сил махал в воздухе прокуренным кулаком. — Пять сольдо, блин! Пять, падла, сольдо, блин! Три дня работы и экономии! Родной сын! Полено сосновое! У родного отца!..
Прибивая плевками пыль, сатанеющий Карло железной рукой держал на боевом курсе своего друга. Неудачно высморкавшийся Джузеппе блестел на солнце и шел медленно, но верно. За поясом у него был топор. За поясом Карло были два топора и выдерга. Они шли восстанавливать поруганную справедливость.
Глава 6
А в это время в дурдоме был обед. Унылый Пьеро, уныло поздоровавшись с раздатчиком, сел за свой столик. Буйных кормили под присмотром и всегда с ложечки, но в этот раз дежурил Артемон, и Пьеро, в ожидании частичной свободы, уныло поздоровался и с ним. Артемон оскалил нечищенные от рождения зубы, развязал подопечному рукава и подал ложку. Пьеро уныло поздоровался с салатом и зачерпнул его ложкой.
— Как задница? Пухнет? — весело спросил Артемон и заржал смехом абсолютно здоровой лошади. Пудель служил в больнице уже восемь лет, и это были единственные слова, с которыми он обращался к больным. Санитаркам он говорил: "Стой! Кто стоит?" и при этом показывал на свою ширинку, а главврача встречал утром древнеримским приветствием. В больнице его любили. Пьеро слизал с ложки салат и принялся за первое. К запаху он был равнодушен, неизвестного происхождения мясо его не пугало, упавших в суп комаров он почитал за петрушку. Но волос... Волос!!!
— А-а-а!! — заорал отнюдь не Пьеро (он как-никак дал обет молчания), а добрый пес Артемон, которому в добрую харю плеснули сразу первым, вторым и третьим. Побелев от отвращения больше обычного, арлекин помчался к выходу. Растопыренные руки санитаров поймали воздух, выбитая напудренной головой дверь перестала быть дверью, а сверхзвуковой от ужаса арлекин уже летел по истоптанной лисьими и кошачьими следами дороге. Средняя скорость его была велика.
Глава 7
Карабас Барабас проснулся в добром здравии от одного из громких звуков, издаваемых во сне дорогими гостями.
— Кр-р-расавица моя! Кук-колка! — ласково зарокотал он, поглаживая здоровенной конечностью кожаный футляр из-под супруги. — Конечно же, курочек кормить пошла... С ранья самого курочек кормить пошла, половички вытрясать, рукоделица моя... Газончик пошла поливать, буренушек доить, косить пошла, сваи вбивать... Пупсинька моя нежная!
За семьдесят пять долгих лет Карабас был женат многажды. Сотни девушек, баб и кукол прошли через его потные объятья. Много маленьких бородатых детей бегало по свету с характерно выпученными глазами и зубастыми ртами. Но любовь посетила старого театрала впервые. Он нашел Мальвину на дне самого забытого сундука, долго светил ей в лицо фонариком и теребил баки. Когда же кукла очнулась от векового сна и чихнула, из необъятного зада Карабаса уже торчал целый пук амуровых стрел. Трясясь от нежности, Карабас вычистил куклу, починил ей речевой аппарат, соображалку и плясовой механизм. Стыдливо отвернувшись, переодел ее в новое платье. Конфузясь, предложил ей брачный контракт на семи листах с ежедневным супом и небольшим окладом. Мальвина долго молчала. А когда ее склеившиеся от длительного хранения уста разверзлись, она напищала старому пердуну столько любезностей, сколько тот в единицу времени отродясь не слыхал. Окученный умелой шлюшеской рукой, Карабас непоправимо разомлел и отдался неге. По утрам же, когда добрый хрыч засыпал весь в помаде и фарфоровых укусах, его растрепанная любовь шарилась по комодам и воровала заначки. Ко дню свадьбы она успела обокрасть суженого на сто сорок пять сольдо, две запонки, ручку, а также ухитрилась оформить на себя его подержанный "запорожец".
— ...Бог ты мой! — прошептал Карабас Барабас, он же Карбас Баркас, он же Карабашка Барабашка, он же Пидарас Фантомас — Мальвина любила придумывать имена — и упал в обморок. Записка, лежавшая на столе и придавленная его, карабасовой, вставной челюстью, гласила: "Старая свиня нинавижу иди в жопу с приветом твоя Мольвина".
Хлопотливый Дуремар вызвал скорую, полицию, родственников и гробовщика. Очнувшийся от чесночной клизмы Карабас расшвырял врачей, полицейских, родных, загнал под диван гробовщика, вооружился самой беспощадной из своих плеток и пошел убивать свою жену. Глаза его были сухи и выпуклы. Сзади, волоча мотоциклетную цепь, скакал Дуремар.
Глава 8
...Карабас зашел слева. За ним, укутанный в зеленое и утыканный ветками, полз Дуремар. За ним ползла мотоциклетная цепь.
...Карло зашел справа. За ним хромал безголовый в рассуждениях и безрукий в работе Джузеппе. За ним хромала его дурная слава плохого бойца.
...Лиса Алиса и кот Базилио зашли со стороны солнца. У Алисы в руках был большой армейский сачок. У кота была мышеловка и набор тактических приемов в очкастой башке.
— Только тебя одного! — твердила Мальвина, целуя и целуя Буратино в надежде достать языком спрятанные за его щекой пять сольдо. До ста пятидесяти ей не хватало ровно пяти. — Только тебя! Век воли не видать! Только тебя!
Буратино молчал. Он лежал горизонтально и глядел перпендикулярно. Он глядел вверх. Вверху было небо. Буратино лежал на земле и глядел в небо. В небе проплывали облака, похожие на знакомых кукол, на столы, на птиц, на булки, на рубанок, которым выстругал его старый Карло. Он помнил наждачку и визг сверла, свой первый взгляд в зеркало и удивление Шушеры. Он помнил все. И он впервые подумал о том, что ему есть о чем думать. Он выплюнул на траву деньги и засмеялся. И ему понравилось смеяться. И он опять засмеялся, глядя, как Мальвина ползает по траве. Действие морилки, которой пропитал его папаша, прошло. Буратино понял, что он — дерево, и что он — не самое худшее из деревьев, и что это — совсем не плохо.
— Это здорово! — сказал Буратино, повернулся на живот и стал разглядывать хмурого лесного клопа, который жрал травинку у него перед носом. Клопу было три недели, Буратино — три года. А по вечному небу плыло и плыло облако, которому суждено было пережить их обоих, которое стало свидетелем и пролилось потом слезами, и исчезло к вечеру в темной дали, там, где не знают о здешних бедах, где не таскают плеток и не рубят деревьев...
...Пьеро вернулся через месяц небритый и тощий под руку с фарфоровой бабой, у которой не было лица. Она была нема и глуха, ничего не просила и могла только сидеть и плясать. Пьеро часами баюкал ее на коленях, целовал потрескавшиеся ладошки и что-то шептал туда, где когда-то торчало ухо. Он был счастлив. Иногда вечером к паре подсаживался Артемон, совал Пьеро кулек с финиками, тот предлагал подруге, и все трое молча жевали. И плевали косточки на пол. В щель которого провалился давно забытый всеми тяжелый желтенький ключик. Пьеро подобрал его на поле боя и носил как память до тех пор, пока не прохудился его единственный карман. А как только карман был зашит, Пьеро кинулся целовать руки своей умелице, и больше уже не вспоминал о том, что было до того, как они встретились снова...
